«Химическое вооружение — война с собственным народом (трагический российский опыт)»

13.4. БУДНИ СКЛАДСКОЙ ЖИЗНИ

Обращаясь к проблеме учета химоружия, нельзя не признать, что даже перечень складов его хранения дает лишь приблизительное представление о том, сколь широко ОВ растаскивались по стране. Скажем, по состоянию на 16 сентября 1936 г. склад 109-й авиационной химизированной бригады (ЗабВО) имел на текущем довольствии 1,4 т иприта (XX). Однако он имел еще и НЗ, и там хранилось много больше: 37,251 т иприта и 30,26 т НОВ.

Между тем многие годы в Красной Армии просто отсутствовал сплошной учет химоружия, хотя, начиная с армейских учений 1932/1933 учебного года, все учения должны были проводиться с действительными ОВ[314], и работы с действительными ОВ по всей стране продолжались вплоть до самой войны[351,359]. Важность этой проблемы была понята наркоматом обороны слишком поздно, много позже того, как с химоружием начали работать и как оно расползлось по стране. Во всяком случае, когда в январе 1929 г. представитель военной прокуратуры доложил наркому обороны о результатах расследования массового отравления ипритом военнослужащих 32-й стрелковой дивизии, то рапорт был построен так, чтобы за прискорбным фактом увидеть систему, к нему приведшую. Просматривалась идея подсказать наркому К.Е. Ворошилову, что в той дивизии в течение многих лет отсутствовал учет ОВ, расходовались они бесконтрольно, а складированы были зачастую просто без охраны. И можно удивляться слепоте высшего чина Красной Армии, начертавшего на рапорте такую резолюцию: «Странное донесение. Что же с отравившимися — выздоровели, умерли; что сделала прокуратура с виновными и кто эти виновные…» В общем, те лица, которым было поручено «обсудить вопрос о мероприятиях во избежание повторения происшедшего» (один из них — Я.М. Фишман), все отлично поняли — виновного они, скорее всего, нашли, а вот до изменения системы хранения и учета химоружия дело так и не дошло.

Лишь 31 мая 1934 г. появился первый нормативный документ на эту тему — приказ «Об учете военно-химического имущества, отпускаемого на учебную работу»[471]. В том приказе К.Е. Ворошилова было констатировано: «Точный учет расхода боевого и военно-химического имущества, отпускаемого на учебную практику и научно-исследовательские работы, не установлен и данных о фактическом их расходе не имеется». Тем же приказом был впервые установлен и «порядок отпуска, расхода и учета боевого учебного и военно-химического имущества на учебную практику войск».

Порядка в сохранении ОВ и вообще химоружия не прибавилось и после того приказа 1934 г. Во всяком случае в 1935 г. пришлось издавать два новых приказа. В приказе от 2 апреля 1935 г. нарком велел «Командующим войсками округов, армий, групп и флотов организовать во всех частях, полигонах, складах, институтах и учреждениях РККА проверку фактического наличия, состояния и хранения боевых химических веществ». Было определено, что передача БХВ в гражданские учреждения из армии будет происходить только с его личного разрешения. Не забыл нарком распорядиться и о несбыточном — чтобы ему представили «доклад о фактическом расходе и наличии всех боевых химических веществ, отпущенных из складов РККА в гражданские НИИ, учебные заведения и учреждения, начиная с 1932 г.»[494].

К сожалению, с этим нарком опоздал. В отсутствие контроля восстановить прошлое было уже невозможно — нельзя пересчитать расход ОВ за 1932–1933 гг., если до 1934 г. расход вообще не фиксировался. В подтверждение этой очевидной мысли сошлемся на пример — распоряжение командующего МВО С.М. Буденного, который в 1937 г. после проверки гражданских ячеек ОСОавиахима распорядился, чтобы «в случае наличия боевых ОВ и сильно действующих ядов таковые для хранения направлять через начальника химических войск округа на окружной химический склад № 405 (ст. Ильино)».

В следующем приказе К.Е. Ворошилова того же 1935 г. отмечалась неудовлетворительность самой постановки хранения и учета химоружия.

Приказы приказами, а непорядки в сохранении химоружия стали явлением постоянным. Тому имеется немало свидетельств. Если иприт хоть чуть-чуть считался опасным ОВ, к хлорпикрину (I) в войсках относились спокойней. И жизнь мстила за это жестоко. Приведем несколько примеров.

В ХВО 96-я дивизия получила с продсклада округа бочку с компаунд-жиром — маргариновым изделием, которым красноармейцев кормили вместо обычного животного масла. При вскрытии оказалось, что «содержимое этой бочки заражено хлорпикрином». При расследовании было выяснено, что на том складе «в октябре 1936 г… была брошена во дворе одна бочка с хлорпикрином, которая пролежала безо всякого надзора до конца февраля 1937 г.». После этого органам НКВД было нетрудно сложить два и два. Результаты арифметических действий тут же перекочевали в широко распространенный по армии разгромный приказ НКО за подписью замнаркома А.И. Егорова. Тем приказом был установлен и новый порядок работы — «на всех продовольственных складах НКО ввести обязательную сплошную проверку качества поступающего продфуража». Та красивая идея была обесценена в момент выдвижения — метод проверки в те годы не мог быть инструментальным, а только лишь органолептическим, то есть на нюх и на вкус[538].

Неудивительно и появление другой директивы маршала А.И. Егорова от 13 декабря 1937 г. в связи с на редкость экзотическим событием: «Обнаружен факт хранения и выдачи частям ОВ в негодных корпусах огнетушителей. Полученный воинской частью хлорпикрин заприходован не был и из хранилища ОВ был взят и перенесен в другое помещение как пенный огнетушитель. В случае пожара это могло привести к тяжелым последствиям. Такое преступное отношение к ОВ является недопустимой халатностью в его учете и хранении. Приказываю немедленно проверить и установить жесткий порядок…, категорически воспретить частям использование огнетушителей не по назначению»[489]. Приказ тот был издан не напрасно — перед самым Новым годом огнетушители с хлорпикрином (I) были обнаружены и в иных местах, например, в ветеринарном лазарете 126-го артполка (УрВО).

Другой пример. В приказе командующего II ОКА тех лет и будущего маршала И.С. Конева от 25 февраля 1939 г. констатировалось «преступное отношение к хранению боевых ОВ: в в/ч 5677 ящики с шашками ЯД и бочки с ипритом не опечатаны, ярлыков на бочках нет». И далее: «Анализы боевых ОВ… части своевременно не производят и потому качества их не знают».

Столь же закономерные события произошли 17 сентября 1939 г. в ЗабВО во время стрельб в условиях дымовой завесы будто бы нейтрального дыма в одной из воинских частей. Тогда пострадало 665 человек, причем из совсем другой части, и не от нейтрального дыма, а от адамсита (III)[533]. Разбор события показал, что адамситовые шашки ЯМ-21 не только хранились вместе с дымовыми, но и утратили свою маркировку. Таким образом, массовое отравление было, по существу, запрограммировано безалаберностью.

Путаница с дымовыми шашками была в те времена нормой, и беду эту в каждом регионе преодолeвали по-своему. Неудивительно, что штаб II ОКА еще 23 мая 1939 г. обратился к войскам с распоряжением: «Ввиду того, что среди шашек нейтрального дыма имелись случаи обнаружения шашек ядовитого дыма, командующий армией приказал: командирам всех воинских частей, имеющих их на хранении в НЗ или для учебной практики, проверить, нет ли среди шашек нейтрального дыма ядовито-дымных шашек»[489]. Сакраментальные «случаи обнаружения» заключались в том, что еще весной со склада № 626 (Бердск, район Новосибирска) были выданы в войска шашки нейтрального дыма, которые на поверку оказались адамситовыми. Разбор того события показал, что у ЯД-шашек с адамситом, которые поступили на склад в 1937/1938 гг., «наружная окраска коробок была стандартная», то есть как и у шашек нейтрального дыма[4].

Продолжать примеры вряд ли имеет смысл — все они будут нести одни и те же признаки общей системы, которая так и не изменилась с 1934–1935 гг. — с начала ужесточения учета. Закончим эту часть раздела лишь одним документом — приказом, коим руководитель ОКДВА завершил проверку артскладов армии.

Вот в таком состоянии артсклады ОКДВА встретили «агрессию» армии Японии против СССР в районе озера Хасан (июль-август 1938 г.).

Конечно, несмотря на старания наркома К.Е. Ворошилова, оставаться в пределах военного ведомства ОВ не удалось: они — и вообще химоружие — на рубеже 20–30-х гг. расползлись не только по армии, но и по всей стране. Поэтому вскоре после инструкции 1937 г.[501], которая должна была как-то регулировать этот процесс и которая была подписана лишь наркомом обороны, появилась другая. 14 июня 1938 г. появился совместный приказ двух наркомов — наркома обороны К.Е. Ворошилова и наркома оборонной промышленности М.М. Кагановича — с объявлением «Временной инструкции по отпуску, хранению, учету и обращению с ОВ в научно-исследовательских институтах и лабораториях химической промышленности»[502]. Впрочем, действие того приказа распространялось не на всех граждан страны, а лишь на избранную публику — тех, кто был допущен НКВД к чтению секретных бумаг. Не будет лишним иметь в виду, что помимо токсичных веществ, которые были отнесены к числу боевых ОВ, была сделана попытка регулировать и так называемые сильнодействующие ядовитые вещества, то есть более широкий круг химических веществ[503].

Иллюстрацией этих нерадостных констатаций могут служить факты из богатой складской жизни химоружия в предвоенные годы. Приведем некоторые.

В августе 1925 г. шла переписка о загрязненности подрывного поля химических боеприпасов близ артсклада в Карачеве (будущего склада № 28). Как оказалось, место подрывов с 1924 г. никто не убирал, из-за чего «осталось большое количество неубранных и неподорванных снарядов».

В 1925–1926 гг. комиссия РВС по упорядочению артскладов несколько раз обсуждала судьбу большой партии трофейных химических снарядов калибра 76 мм в наполнении ипритом, всего 18 вагонов (16430 шт.), а также партии 33-линейных английских ипритных снарядов (21733 шт.). Все это богатство много лет хранилось на артскладе в Сызрани (будущем складе № 22), а потом было переброшено на подрывной полигон при артскладе (включавший три оврага, где и производились подрывы). С этими запасами надо было поступить неординарно, так как обычные организации не имели опыта утилизации артснарядов в наполнении ипритом. Чтобы осуществить разрядку, комиссия требовала от ВОХИМУ обеспечить работы средствами защиты и инструкторским надзором. В свою очередь, ВОХИМУ не знал, что делать с таким количеством ненужных химических снарядов (соответствующие опыты были проведены лишь в июле на полигоне в Кузьминках), и уклонялся от решения. В одном из документов, касавшихся той злополучной партии, писалось о необходимости «срочно возбудить вопрос о ликвидации их на месте». Конец этой истории не известен[458].

В феврале 1926 г. в переписке со складом в районе г. Буй (Костромская обл.) начальник ВОХИМУ указал, что партия протекших 76 мм химических снарядов «подлежит уничтожению подрывом» на месте. В июле 1926 г. секция применения Химкома ВОХИМУ обсуждала проблему потекших баллонов с ОВ на Ташкентском артскладе (будущем складе № 20). Оказалось, что место их хранения «находится в 15 саженях от жилого здания» и что вблизи этого места уже «вырыты две ямы на случай закапывания текущих баллонов». Секция отметила, что «минимальное расстояние до жилых помещений должно быть 50 саженей», и ничего не указала насчет вырытых ям[489]. В августе 1926 г. шла переписка о судьбе партии химических снарядов, которые хранились на территории артсклада военного порта Кронштадт и которые не были нужны ни флоту, ни частям береговой обороны.

В сентябре 1927 г. шла активная переписка по поводу возможности дальнейшего хранения партии авиахимбомб на артскладе № 27 (Кременчуг, Полтавская обл.). Речь шла о химбомбах Богородского снаряжательного завода № 12, которые были изготовлены в 1927 г. и уже обнаружили такие «недостатки», которые не допускали их дальнейшего хранения.

В ноябре 1928 г. Артком РККА обсуждал судьбу большой партии английских артхимснарядов времен Первой мировой войны к 115 мм гаубицам, которые хранились на многих складах страны. Среди них было 656 негодных, и их было решено направить «на уничтожение разрядкой или подрывом»[458].

В январе 1929 г. прокуратура доложила наркому К.Е. Ворошилову, что 32-я стрелковая дивизия, которая квартировала зимой в Саратове, во время и после летней учебы хранила ОВ небрежно. Как оказалось, после лета 1927 г. химснаряды, иприт и баллоны с хлором были оставлены на зиму без охраны. По прибытии в лагерь хозяева нашли свой химический склад разграбленным, причем «в воздухе стоял сильнейший запах иприта». Однако и осенью 1928 г. войска ушли из лагеря, вновь оставив склад без охраны, вплоть до вмешательства прокуратуры перед новогодними праздниками (в связи с отравлением большой группы военнослужащих ипритом — уже на зимних квартирах).

В осень 1929 г. при инспектировании склада № 22 (Сызрань, Самарская обл.) был найден 131 потекший химический снаряд калибра 76 мм. Они без колебаний были «разряжены». Способ не указан. А в УкрВО засомневались. И оттуда в 1929 г. в Москву поступил запрос, как поступать со снарядами изготовления Богородского завода № 12, которые хранились на артскладе № 29 в Балаклее (Харьковская обл.). При их осмотре было выявлено: «1) зеленая краска вокруг донного винта лентой от 1,5–6 мм шириной пожелтела… Таких химснарядов 18% и 7% химснарядов с налетом ржавчины вокруг донной втулки. Прошу указаний». И в отношении содержимого склада № 64 (Киев-Печерск) в ВОХИМУ пришел запрос, поскольку встал вопрос о возможности выделения ОВ из 122 мм ипритных снарядов изготовления завода № 12. Испрашивалось, «какие следует дать указания». Указания были даны.

Химическими снарядами дело не ограничивалось.

В 1930 г. РВС СССР был вынужден разбирать вопрос о ЯД-шашках в снаряжении адамситом (III) и хлорацетофеноном (II), чьи футляры после шестимесячного хранения начинали ржаветь. Проблема была тем более острой, что на 1930–1931 гг. было намечено начать накопление обоих типов шашек в мобилизационный резерв страны.

В 1931 г. ВОХИМУ распространило сообщение об обнаружении на окружном артиллерийском складе МВО № 67 в Можайске (Московская обл.) партии непрочных баллонов, которые давали течь. Три баллона с НОВ разорвались прямо на складе. Было велено организовать в войсках наблюдение за всеми баллонами этой партии[4]. Вряд ли это предостережение помогло кому-либо: еще один баллон той же партии вскоре разорвался на химическом полигоне во Фролищах (из документа: «От сильного разогрева солнечными лучами хлор в баллоне стал быстро испаряться и дал большое добавочное давление на стенки баллона. Баллон от этого давления не выдержал и взорвался»).

В ноябре 1932 г. при приеме на склад одного из артиллерийских полков прибывшего военно-химического имущества «комиссия почувствовала резкий раздражающий запах, исходивший из ящика с учебной коллекцией ОВ». Ящик вынесли во двор полка, и им тут же занялись находившиеся там дети 8–10 лет. «В результате мальчик Логинов получил поражение ног ипритом и был отправлен на лечение в госпиталь». Судьба иприта осталась неизвестной.

В январе 1933 г. начальник ВОХИМУ докладывал заместителю наркома М.Н. Тухачевскому о том, что им дано задание складу № 59 (Пермь) о переброске на завод № 2 (Чапаевск) трофейных химснарядов (калибра 76 мм — 3368 шт., 5 дм — 2486 шт. и 46 мм — 1132 шт.) для разрядки. Результат не известен. В том же году на одном из заседаний РВС СССР разбирался вопрос об «использовании 122 тысяч штук негодных химических выстрелов». Речь шла уже о советских химбоеприпасах, которые стали непригодными после непродолжительного хранения. В апреле на окружном складе № 54 (С.-Петербург-Кушелевка) произошел разрыв бочки с ипритом. Причина — давление не спускалось в течение года[469]. В апреле же начальник ВОХИМУ издал приказ о сплошной проверке НЗ военно-химического имущества на складах. Выяснилось, что на артскладах БВО, УкрВО и ЛВО хранятся 85092 химических снаряда старых марок снаряжения 1916–1917 гг. (ОВ — хлорпикрин, фосген, синильная кислота, смесь хлорпикрин-фосген). В итоговом докладе было отмечено, что «дальнейшее их хранение нецелесообразно, так как отпуск в войсковые части воспрещен и они только загромождают склады»[469].

В марте 1934 г. ВОХИМУ получил из УкрВО донесение о результатах хранения химических снарядов на артскладе № 72 (Полтава). Оказалось, что за 1933 г. у части снарядов калибра 152 мм обнаружилась протечка ОВ. Данные о судьбе инвалидных боеприпасов не приводятся. В июне 1934 г. была проведена проверка качества хранения ЯД-шашек (ОВ — хлорацетофенон и адамсит) изготовления 1931–1932 гг. на складе № 54 (С.-Петербург-Кушелевка). Как оказалось, «некондиционная белая жесть… и плохая окраска вредно отражаются на качестве шашек ЯМ-11 и ЯМ-21 при длительном хранении, так как служат причиной ржавления футляров при трехлетнем хранении». О судьбе проржавевших шашек в акте не говорилось.

В 1935 г. немало проблем создали авиахимбомбы двух видов — АХ-8 и АХ-200. В частности, «потекли» авиабомбы АХ-200 на артскладе № 53 (Сейма, Нижегородская обл.). Однако эти бомбы хранились и на других складах. Так что можно говорить о закапывании в 30-х гг. химических боеприпасов на территории всех этих складов — №№ 22, 29, 39, 48 и 53. Это тем более очевидно, что у склада № 39, например, тем летом не было официального распоряжения об определении «места уничтожения имущества, давшего течь» (эта скромная деталь выяснилась во время выполненной летом проверки). В том же 1935 г. выявилась «протечка» 8% от всех запасов авиахимбомб АХ-8, хранившихся на складе № 31 (Биробиджан), и 5,4% запасов бомб, которые хранились на складе № 39 (Куженкино). Однако те же бомбы хранились и на складах №№ 22, 27, 35, 55, 63, 64, 67. Так что в отношении захоронения потекших авиахимбоеприпасов можно говорить и применительно к тем складам. Более того, поскольку, помимо АХ-8 и АХ-200, в середине 30-х гг. на тех же заводах «советскими руками» изготавливались также авиахимбомбы АХ-25, можно говорить о возможном закапывании их на территории складов №№ 22 и 50, где они хранились.

А командующий ЛВО в 1935 г. дал задание складам № 39, 70, 302 и складам НЗ непосредственно в воинских частях «привести в порядок хранилища с ОВ, исключив возможность попадания на тару с ОВ снега и дождя».

В 1936 г. при осенней проверке химических складов ОКДВА было обнаружено немало неприятностей. На складе № 140 (Хабаровск-Красная речка) была выявлена партия иприта в 37 т в бочках с повышенной кислотностью (до 3%). На складе № 150 (Сунгач) имелась партия иприта с кислотностью 2–3%, а также большая партия ЯД-шашек (89 тыс. шт.) с налетом ржавчины на футлярах и отслоением фольги. А на складе № 301 (Воздвиженский) в одной из цистерн на уровне 18 см от ее дна образовался слой серы, ниже которого кислотность иприта достигла 4,5%. Тогда же на складе 15 ОХБ была найдена партия иприта (22 т) изготовления 1932 г., у которой кислотность превышала 4%.

В 1937 г. обсуждались аналогичные проблемы. На химическом складе № 276 (Селещино, Полтавская обл.) возникла озабоченность судьбой 5600 шашек ЯМ-21 изготовления 1931–1933 гг. — корпуса сильно проржавели, была разъедена фольга и адамсит начал высыпаться. Перевозить вышедшие из строя шашки было невозможно, сжигать в соответствии с инструкцией — тоже (рядом были жилые строения). Так что нынешним жителям Селещина придется решать задачу, что делать с теми шашками с мышьяксодержащим ОВ, которые были «уничтожены» (закопаны) на территории склада в августе 1937 г. В том же 1937 г. взорвался баллон, валявшийся «как ненужная вещь» в одной из частей 28 кавалерийской дивизии (Каменец-Подольск, Хмельницкая обл.), отравилось 11 человек[489].

В начале 1938 г. руководство РККА озаботилось судьбой непригодных химических боеприпасов. Это породило волну переписки, которая раньше просто не возникала, — вопросы решались на местах «по обстановке». В марте 1938 г. склад № 68 (Обор, Хабаровский край) докладывал, что 20900 химических снарядов калибра 76 мм, прибывшие еще в 1935–1936 гг., «до сего дня не боеспособны». В июле 1938 г. авиасклад № 50 (Буй, Костромская обл.) затеял переписку с Москвой о многочисленных «дефектных» авиабомбах, которые начали прибывать со всей страны. Начальник склада просил руководство ВВС РККА дать определенные указания в отношении их судьбы. Среди бомб были и химические, в частности типа АОХ-8. Озабоченность та была не напрасной. Во всяком случае в начале августа 1938 г. склад № 21 (Новочеркасск, Ростовская обл.) после обнаружения течи ОВ из нескольких бомб АОХ-8 (и их «уничтожения») просил руководство ВВС изъять со склада и остальные 895 бомб этого типа, еще не потекших. Тип авиахимбомб АОХ-8 был не единственный. В декабре 1938 г. с подачи склада № 55 в Торопце (Тверская обл.) произошла курьезная переписка. Склад доложил в особый отдел ГУГБ НКВД, что из хранящихся 10 тыс. артхимснарядов калибра 122 мм у части из них, что содержат СОВ, на корпусе нанесены не два желобка, а один, что вроде бы должно быть в случае НОВ. Младший лейтенант ОО ГУГБ НКВД послал «спецсообщение» в адрес бригадного комиссара, который был в КалВО членом Военного совета округа «для принятия соответствующих мер». Бригадный комиссар отреагировал на пассаж младшего лейтенанта. Кончилось тем, что довольно скоро комиссар получил из АУ РККА небрежное сообщение: «рецептура ОВ у 122 мм химических снарядов определяется по отличительной окраске, клеймам и трафарету на корпусе снаряда, независимо от наличия и количества желобков на головной части». Закавыка, однако, состояла в том, что этой простейшей информацией не располагало самое важное учреждение во всей этой истории — артиллерийский склад № 55[4].

Не меньше событий прошло и в 1939 г. В январе на химическом складе № 138 (Тверь) разворачивались дела, связанные с нахождением бесхозного баллона с НОВ. Злополучный баллон со смесью хлора и фосгена был обнаружен в кустах вдали от охраны и после не очень шумного разбирательства переправлен на химический полигон Калининского военно-химического училища. Для расстрела потребовалось 5 пуль[489]. В июле шла переписка по поводу того, что на складе № 147 (Лесная, Читинская обл.) находилось 596 шашек в снаряжении адамситом, из которых ОВ начало высыпаться из-за отслоения герметизирующей фольги[489]. В июле же С.М. Буденный издал разгромный приказ по МВО в связи с событиями на складе химоружия Тамбовского пехотного училища. Уничтожение «опасного для хранения» иприта здесь провели столь «безобразно», что получили поражение 4 человека. Попутно выяснилось, что вся тара с ОВ проржавела, что не исключалась возможность взрыва бочек с ипритом, что вне склада училища в канаве был найден никем не охранявшийся баллон с ОВ. Кстати, дегазацию места уничтожения иприта пришлось проводить вторично — при первой люди получили поражение, однако иприт в тот раз остался цел[532].

В июне-августе 1939 г. между Москвой и Дальним Востоком шла оживленная переписка насчет судьбы более чем 400 т иприта, «хранившихся» на складе № 150 (Сунгач) в 2000 бочках под открытым небом и, как справедливо отмечалось в отчетах, «гораздо быстрее портившихся». На будущий год часть ОВ могла оказаться и на складе № 301 (Воздвиженский), и на новом складе в районе Буянков ключ. Речь идет об испортившемся иприте, находившемся в наспех сооруженных подземных хранилищах (в докладе 1939 г. проверяющий из Москвы констатировал, что «подземные сооружения складов №№ 300, 301… разрушаются.., возобновлять и ремонтировать их нецелесообразно, лучше строить новые»). То, что выжило к 1941 г., сразу после начала войны затопили в открытом море в 200 км от Владивостока — другого пути уже не было.

В ноябре 1939 г. шла переписка о положении дел на химическом складе № 396 (Белозерье). Там, оказывается, «в бочках с веществом № 6 [ипритом, — Л.Ф.] не спускалось давление в течение более 6 месяцев». До войны, прокатившейся через Черкасскую обл., времени оставалось совсем мало, так что судьба тех бочек была предрешена.

В 1940 г. пришлось решать те же проблемы. В январе начальник химических войск ЗакВО обсуждал с Москвой судьбу 29 бочек с «совершенно непригодным» ипритом (всего 3220,3 кг). Очевидно, речь шла о двух грузинских складах — артиллерийском № 58 (Кухеты) и химическом № 693 (Навтлуг). Испрашивалось распоряжение или на «дальнейшее использование» на месте, или на отправку «в центр для переработки». В феврале 1940 г. начальник химических войск I ОКА (Приморский край) докладывал в Москву о состоянии иприта, хранившегося на складах армии. Как оказалось, 88,4 т иприта, изготовленного, главным образом, в 1934 г., имеют высокую кислотность (от 4,97% до 24,61%) и подлежат переработке. Никакой информации о существе будущей «переработки» не приводилось. В марте 1940 г. химический склад № 137 в Ржанице вел переписку с руководством в Москве о судьбе 160 бочек из-под люизита 1934–1937 гг. изготовления. Дилемма была проста — отправить бочки на уничтожение на полигон в Шиханы или сжечь на месте. В мае в I ОКА разбирались с причинами порчи авиахимбомб на складе № 319 (Раздольное). А в июне 1940 г. командующий I ОКА М.М. Попов был вынужден издать приказ с констатацией, что на складе № 301 (Воздвиженский), как и прежде, «плохой учет и сбережение химического имущества»[4]. В ноябре того же года химический склад № 140 (Хабаровск-Красная речка) докладывал об успешной операции. Работники склада сумели удалить осадок иприта из подземных цистерн, в результате чего из 24775 кг «подлежащего уничтожению» иприта удалось «дополнительно сохранить» 6271 кг. Жителям нынешнего Хабаровска будет интересно узнать, куда подевались из подземной цистерны те 18,5 т загустевшего иприта в смеси с серой и полисульфидами, которые не удалось спасти для обороны страны[4]. Впрочем, ответ на этот вопрос дали работники склада № 148 (Свободный), которые в порядке рационализации осуществили «обработку подземных цистерн от осадков выпавшей серы вещества № 6 в зимних условиях путем вырубки замерзшего осадка»[4].

* * *

Та скромная складская жизнь еще не раз и не два аукнется всем нам.

« Назад

Оглавление

Вперед »