«Наши слезы высыхают быстро,
особенно если мы льем их над чужою бедой».
Марк Туллий Цицерон, «Категории риторики»
Глава 14. СЕКРЕТНАЯ МЕДИЦИНА
Врачи должны всегда защищать людей, даже в эпоху подготовки к наступательной химической войне, или… это не врачи.
К сожалению, трудно представить себе, чтобы советская санитарная служба очень уж ревностно заботилась о природе страны и о здоровье людей, которые страдали не только на производствах химоружия, но и от токсичных выбросов производств ОВ, не будучи причастными к их созданию. А труднее всего обсуждать деятельность большой секретной медицинской системы, которая в делах химического вооружения пришла на смену санитарной службе и которая была на подхвате и у промышленности, и у армии. В разбираемые годы служила эта система не рядовым советским людям, а властям, зачастую весьма безнравственным.
14.1. МЕДИЦИНА И ВЛАСТЬ
Проблемы отравления людей, которые были брошены на работу с ОВ и вообще с химоружием, возникли сразу же после практического начала операций. И проблемы эти необходимо было решать, не откладывая на будущее. На самом деле произошло совсем не так, как можно было ожидать от «гуманистического пролетарского государства».
Еще 20 октября 1923 г. «Междуведомственное совещание по химическим средствам борьбы» при Артуправлении РККА было вынуждено обратиться к состоянию здоровья лиц, работающих с химоружием[70]. В качестве примера остроты вопроса им было сообщено, что заведующий лабораторией ВВХШ А.В. Аксенов при изготовлении иприта (XX) «получил ожог и привел в полную негодность свою одежду». Уже тогда проблема оказалась столь серьезной, что совещание инициировало осуществление в законодательном порядке ряда мер по «охране здоровья» лиц, работающих с ОВ. Меры эти совсем не заменяли явно утрачиваемого здоровья, однако были по тем голодным временам серьезны. Они включали ежедневную выдачу молока и масла, регулярную выдачу прозодежды, а также ежегодный отдых в санатории.
Самого А.В. Аксенова это, впрочем, не спасло — он вскоре умер.
Первоначально к масштабам будущего бедствия ни армия, ни медицина всерьез не относились. Во всяком случае, когда в октябре 1924 г. в недрах Химкома обсуждались первые планы «экспериментального изучения действия ОВ на организм животного и человека», то предполагалось иметь в клинике профессиональных болезней (ее директором тогда был нарком здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко) всего несколько коек для наблюдения за «случайно» отравленными людьми[67]. Тем не менее уже 2 февраля 1925 г. РВС СССР был вынужден принять на сей счет специальное постановление, решив «Обратить внимание Санитарного управления и Химического комитета на разработку вопросов, связанных с лечением войск от отравлений газами»[67]. Это решение имело практические следствия — уже 5 июня 1925 г. лечебно-санитарная секция Химкома обсуждала «проект приказа с объявлением инструкции по охране работающих с боевыми ОВ на заводах, в лабораториях, разливочных и снаряжательных мастерских и проч.» Поскольку предложения по поправкам к инструкции Наркомздравом и Наркомтрудом уже были внесены, было решено инструкцию принять, о чем уведомить Управление делами РВС СССР.
У этого нормотворчества было и продолжение. Романтические надежды на случайные отравления людей не сбылись — возник мощный поток отравлений, требовавший принятия решений. Время то было очень контрастное. С одной стороны, 21 мая 1928 г. был арестован философ и богослов П.А. Флоренский. (1982–1943). И в то самое время — 23 мая 1928 г. — с утверждающей подписью наркома здравоохранения Н.А. Семашко (1874–1949) появляется серьезный документ «Положение об организации медико-санитарного обслуживания рабочих и служащих предприятий ВСНХ, занятых производством, связанным с ОВ»[520]. Среди прочего гражданский нарком не забыл предусмотреть обязательное лидерство армии в вопросах химоружия. Оно заключалось в «курировании» со стороны ВСУ РККА принципиальных вопросов деятельности гражданских медико-санитарных частей (МСЧ) предприятий химоружия. Это относилось к отчетности, «касающейся специфических профессиональных заболеваний (поражений отравляющими веществами)», вопросам подбора персонала, решению проблем «специфических вредностей производства» и т.п.
«Забота» наркома здравоохранения насчет лидерства армии в таком деле, как фиксация случаев отравлений, возникла не на пустом месте. Еще 1 февраля 1926 г. РВС СССР в постановлении[75], принятом по докладу Я.М. Фишмана, не только одобрил планы ВОХИМУ, но и принял решение, на взгляд жителей XXI века, совсем уж романтическое: «Обратить особое внимание на обезвреживание условий труда в химических вредных производствах нашей промышленности». Разумеется, то решение было забыто немедленно после принятия — просто армии были нужны данные об отравлениях людей везде и всюду, в том числе и в промышленности, однако она никогда не предпринимала каких-либо действий, чтобы люди изготавливали заказанные ею ОВ в безопасных условиях.
Во всяком случае в таком принципиальном документе, как «Генеральный коллективный договор Центрального комитета Профессионального Союза Рабочих Химической промышленности СССР с Народным комиссариатом по Военным и морским делам», который был заключен 9 января 1929 г. и который относился к части химической промышленности, работавшей на войну, места для упоминания и тем более заботы об отравленных не нашлось. В подтверждение процитируем соответствующие параграфы из раздела «Охрана труда», чтобы было все ясно: «п.47. Предприятия и учреждения предоставляют рабочим и служащим соответствующее санитарно-гигиеническим требованиям помещение для приема пищи, предоставляют работающим в особо грязных условиях в дни работ пользование баней или душем, а также устанавливают в достаточном количестве для всех цехов и отделений умывальники, снаряженные мылом и водой, и баки с охлажденной кипяченой водой; равным образом, в предприятиях должны быть устроены удовлетворяющие требованиям гигиены уборные, отдельные для мужчин и женщин. п.48. Предприятия и учреждения обязаны предоставлять согласно положения соответствующие, приспособленные для своей цели помещения под пункты первой медицинской помощи на предприятиях, а также аптечки в цехах с иодом и перевязочными средствами, хозяйственное оборудование для пунктов, транспортные средства для перевозки пострадавших от несчастных случаев и больных в лечучреждения. п.49. Предприятия обязаны выдавать всем рабочим и служащим индивидуальные полотенца в количестве 2-х полотенец на 1 год размером 0,75 метра». И все. Предотвращение отравлений ни тогда, ни в последующие годы не волновало ни армию, ни «профессиональных защитников интересов рабочих».
Сама организация медицинского обслуживания отравленных претерпела серьезную эволюцию.
Во второй половине 20-х гг. медицинская сторона обеспечения подготовки к химической войне перешла из маломощной клиники гражданского наркома Н.А. Семашко в армейскую организацию, а именно — в Первый московский коммунистический военный госпиталь в Лефортове (ПМКВГ, ныне — Главный военный клинический госпиталь имени Н.Н. Бурденко; учрежден в Москве именным указом императора Петра I в 1706 г.). Там для наблюдения и лечения отравленных ОВ было открыто специальное и в высшей степени секретное — 13-е — отделение. Первоначально в это отделение помещали всех пострадавших от ОВ из Москвы и ее окрестностей — не только военных, но и гражданских. И оно не пустовало никогда, хотя и не было единственным (в Ленинграде этого рода «врачи» обитали в Военно-медицинской академии).
Для наблюдателей на территории госпиталя была создана специальная лаборатория, которая летом 1930 г. была преобразована в Военно-санитарный институт (ВСИ, впоследствии НИИСИ — научно-исследовательский и испытательный санитарный институт), подчиненный ВСУ РККА. А чтобы врачи других отделений не мешали «экспериментальной работе» НИИСИ, 29 апреля 1932 г. командующий войсками МВО А.И. Корк распорядился передать его «в административно-организационном отношении в ведение НИИСИ»[528].
Масштабы бедствия легко оценить, заглянув в очередной полугодовой доклад, который ВСУ РККА направило 8 декабря 1930 г. руководству армии[525]. В том документе, касавшемся работы 13-го отделения ПМКВГ, сухо излагаются результаты военно-химической активности в большом московском регионе. За полгода с 1 апреля по 1 октября 1930 г. в спецотделение поступило 107 военных и гражданских лиц, пораженных самыми различными ОВ: ипритом — 48, хлорацетофеноном — 8, удушающими ОВ (хлором и фосгеном) — 5, соединениями мышьяка — 3. Происхождение больных тоже было самым разным. Самое большое число отравленных поступило из столичного завода, который тогда назывался заводом № 1 (ныне — институт ГСНИИОХТ), — 37 человек. Несколько меньше пораженных дал головной военно-химический склад № 136 в Очакове (тогда это было Подмосковье), где шло переснаряжение потекших химических боеприпасов (17 пораженных). Не отставали «научные» учреждения: из Центральной научно-опытной лаборатории «Анилтреста» с ул. Б.Садовой,5 (ныне — институт НИОПИК) поступило 8 больных, из военно-химического института ИХО на Богородском Валу — тоже 8, с военно-химического полигона в Кузьминках (тогда это было Подмосковье) — 7. А еще 12 человек поступило со снаряжательного завода № 12 в Электростали (Подмосковье), где снаряжали химические боеприпасы.
В дальнейшем произошла неизбежная дифференциация отравленных на военных и гражданских — армия никогда не любила делиться своими секретами и наблюдениями.
Что касается промышленности, то, начиная со второй половины 30-х гг., конкретную работу по санитарно-гигиеническому сопровождению и обеспечению производств ОВ в московском регионе стал осуществлять Институт имени В.А. Обуха (Москва; впоследствии — Институт гигиены труда и профзаболеваний АМН СССР). Район Волги должен был обслуживать НИИ гигиены труда и профзаболеваний (ГТП) Наркомздрава РСФСР, созданный перед войной в Горьком (Н.- Новгороде). А скорбные события войны показали, что отравленные с заводов по выпуску ОВ в Кинешме и в Березниках не достались никому.
Руководить всем этим должна была санитарная служба Наркомздрава СССР. Строго говоря, многие десятилетия санитарная служба имела все условия и для обеспечения безопасности рабочих на опасных химических производствах, включая производства химоружия, и даже для защиты природы. Эти возможности были заложены в соответствующих документах.
В довоенные годы, например, санитарные врачи могли успешно охранять водоисточники на основании постановления ЦИК и СНК СССР от 17 мая 1937 г. «О санитарной охране водопроводов и источников водоснабжения»[615]. Да и в послевоенные годы на ту же тему появилось постановление СМ СССР от 31 мая 1947 г. «О мерах по ликвидации загрязнения и санитарной охране водных источников»[616]. Однако, по существу, эти решения ничем не кончались.
Очень большие права, например в части охраны атмосферного воздуха, санитарные службы получили в Положении о Всесоюзной государственной санитарной инспекции (ГСИ), которое было утверждено постановлением СМ СССР № 5272 от 21 ноября 1949 г. Впоследствии они были подтверждены в Положении о государственном санитарном надзоре в СССР, утвержденном постановлением СМ СССР от 31 мая 1973 г. за № 361. Подчеркнем, что решения санитарных органов имели уже тогда обязательную силу.
Разумеется, санитарные врачи теоретически имели все возможности для охраны здоровья людей на самих производствах химоружия. В послевоенные годы одним из таких документов было постановление СМ СССР от 23 января 1962 г. № 73 «Об улучшении условий труда на предприятиях и стройках».
К сожалению, правовые возможности санитарная служба не переплавляла в практические дела. Власти страны менее всего интересовались судьбой людей, брошенных ими на «химический фронт», и санитарная служба это видела и учитывала. В наши дни трудно найти серьезные данные о мерах по обеспечению техники безопасности на производствах химоружия, принятых санитарной службой, тем более — по лечению этих людей. Во всяком случае врачи Горьковского НИИ ГТП, которым в годы войны предстояло лечить рабочих Чапаевска и Дзержинска, пострадавших при выпуске химоружия, перед самым началом войны не имели никакого представления о методах лечения — все было секретно, даже от них.
Таким образом, вплоть до 60-х гг. охраной здоровья участников работ с химоружием должен был заниматься Минздрав СССР в лице своего санитарно-эпидемиологического управления. Именно оно отвечало за безопасность рабочих производств ОВ — прошлых и настоящих. Конкретно этими вопросами занимались соответствующие институты санитарно-гигиенического профиля.
Однако, начиная с 1968 г., медицинское и санитарно-гигиеническое обеспечение разработки и выпуска химоружия осуществляла уже не медицина Минздрава СССР, а спецмедицина при Минздраве СССР. Для спецмедицины был создан отдельный куст специнститутов. Сначала это был Институт биофизики (Москва), затем Институт гигиены труда и профпатологии (НИИГП, Санкт-Петербург; ныне это НИИ гигиены, профпатологии и экологии человека, НИИ ГПиЭЧ) и Институт гигиены труда, токсикологии и профпатологии (НИИГТП, Волгоград). А с 70-х гг. в той системе стал функционировать еще и НИИ «Медстатистика», созданный для сбора и оценки информации о высокотоксичных веществах на потребу любителей химической войны. Во всяком случае отчет этого института, касающийся токсикологии диоксинов[1019], не имел ни малейшего отношения к идентификации и лечению болезней рабочих ПО «Химпром» в Уфе, которые пострадали от диоксинов при выполнении заказа армии по созданию химоружия для уничтожения растений[13]. Все эти специнституты и поныне входят в замкнутую систему спецмедицины, которую в новой России стали именовать сначала Федеральным управлением медико-биологических и экстремальных проблем при Минздраве (Медбиоэкстрем)[1020], а ныне — Федеральным медико-биологическим агентством (ФМБА)[1021].
Чтобы понять нацеленность ФМБА и уровень его отношения к обществу, отметим, что до наших дней ни один серьезный документ этого управления не стал достоянием общества.
| « Назад | Оглавление | Вперед » |