«Я вам все равно не сказал всего. И никогда не скажу».
М.С. Горбачев, август 1991 г.
ГЛАВА 16. ХИМИЧЕСКАЯ ЗОНА
В 1956 г. по окончании Костромского военно-химического училища автор настоящей книги получил погоны лейтенанта химических войск. Вручал погоны сам начальник училища генерал-майор П.Г. Вершинин[325] — очень активный человек и на редкость заботливый командир. И лишь в XXI веке, роясь в документах советского военного архива предвоенных лет (в прошлом очень секретных), автор обнаружил, что это была улыбка истории. На самом деле наш генерал не мог вручать нам погоны в 1956 г., потому как еще в 1937 г. майор П.Г. Вершинин по доносу должен был быть расстрелян как лицо, будто бы служившее в Гражданскую войну в белой армии А.И. Деникина. Но… тогда пронесло (возможно, план по расстрелам был выполнен и без него). В общем, закончил свой жизненный путь наш костромской отец-генерал уже в Москве в Военно-химической академии.
Вот такая была в Советском Союзе секретная военно-химическая зона.
Дело в том, что создание советского химоружия не избежало тех же тяжких драм, что и любая иная отрасль деятельности в первом в мире «государстве рабочих и крестьян». В целом оно стало полигоном для проведения большевистских социальных опытов, а область химоружия, где свирепствовала секретность, была захвачена этим не менее, чем вся остальная страна.
Полную, документированную правду о подготовке Советского Союза к наступательной химической войне общество не узнает никогда. Потому что «законопослушные» армия и спецслужбы менее всего расположены полностью открывать обществу материалы архивов. А несекретных документов по этой теме не было никогда.
На рубеже 80–90-х гг. можно было подумать, что система секретности химической и биологической войны лопнула. И, как всегда, продали эту систему «свои». Это произошло, когда за границу вместе с секретами перебежало немало высокопоставленных лиц из ВХК и ВБК. В своей прежней жизни эти лица зарабатывали на жизнь активным выгребанием из бюджета народных денег на выполнение работ, ненужных ни государству, ни обществу. Сейчас они стали борцами за мир во всем мире, против угрозы химической и биологической войны.
В наши дни все вернулось на круги своя. И ныне сберегшаяся система секретности в области химической и биологической войны все еще в немалой степени несет прежние антиобщественные функции.
16.1. ВЕЛИКАЯ ТАЙНА
Химоружие и наступательная химическая война состояли в ранге самых больших тайн советской власти. И ее густо заселенной номенклатуры.
Конечно, снарядил Советский Союз в долгую дорогу к наступательной химической войне не такой уж великий круг людей — Л.Д. Троцкий и И.В. Сталин, Э.М. Склянский и И.С. Уншлихт, А.И. Рыков и П.А. Богданов, Г.Г. Ягода и В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов и Г.К. Орджоникидзе, Я.Э. Рудзутак и В.В. Куйбышев. Остальные истово исполняли то, что от них требовалось в тот или иной момент Истории.
И была эта советская номенклатура более чем многоголовая.
Как и помянутые лица, столь же истово действовали на своих постах крупные советские военачальники, готовившие страну к большой химической войне, — М.В. Фрунзе, С.С. Каменев, Б.М. Шапошников, П.П. Лебедев, А.И. Егоров, М.Н. Тухачевский, П.Е. Дыбенко, В.К. Триандофилов, С.М. Буденный, И.Э. Якир, И.П. Уборевич, С.К. Тимошенко, В.М. Примаков, К.А. Мерецков, В.К. Блюхер, Г.К. Жуков, А.Д. Локтионов, А.И. Корк, И.С. Конев, Г.И. Кулик, М.В. Захаров, П.Ф. Жигарев, М.Г. Ефремов, И.Г. Захаркин, И.П. Белов, П.И. Баранов, Н.Ф. Ватутин, А.М. Василевский, М.Ф. Лукин, Я.П. Гайлит, И.И. Гарькавый, Г.Д. Гай, И.К. Грязнов, М.П. Ковалев, П.В. Рычагов, И.Т. Смилга, П.М. Филатов, М.С. Хозин, Ю.М. Шейдеман, Г.М. Штерн, И.Ф. Федько, Г.П. Софронов, С.К. Ремезов, М.Д. Великанов и многие другие.
По части боевой «химизации» страны столь же старательно поступало и племя гражданских руководителей — А.Д. Цюрупа, Н.А. Семашко, М.Г. Первухин, А.И. Микоян, Г.М. Маленков, Н.С. Хрущев, М.М. Лашевич, А.Н. Косыгин, Л.А. Костандов, М.Ф. Денисов, Д.П. Новиков, Л.М. Каганович, М.М. Каганович, В.Н. Антонов и т.д.
Не отставала и наука (старая и новая) — В.Н. Ипатьев, А.Н. Бах, Е.И. Шпитальский, Н.Д. Зелинский, Н.А. Шилов, В.Г. Хлопин, А.Е. Фаворский, П.А. Ребиндер, С.С. Наметкин, Н.А. Изгарышев, А.А. Дзержкович, А.Е. Арбузов, А.Н. Несмеянов, А.А. Лихачев, А.А. Летавет, Н.С. Курнаков, М.И. Кабачник. С этой тропы химической войны сошел лишь академик В.Н. Ипатьев, да и то не сразу. А вообще не стал становиться на эту дорогу академик А.Е. Чичибабин.
Вся эта бесчисленная «народная» рать делала свое дело и помалкивала. Во всяком случае из гигантской номенклатуры ВХК воспоминаниями поделился лишь один человек — выброшенный из страны академик В.Н. Ипатьев[59]. Кстати, в документах прежних лет удалось найти относящуюся к 1930 г. лишь одну-единственную попытку ВОХИМУ информировать военное сообщество о своих делах[130]. О всем советском обществе речи не было. Жителей страны, ее народ, который оказался единственной стороной, пострадавшей от советского химоружия (других противников так и не нашлось), просили не беспокоиться. Если исключить тех представителей номенклатуры ВХК, кто погиб в процессе внутривидовой борьбы, остальные даже в мемуарах на закате жизни не стали поминать достижений (своих и общесоветских) на ниве химической войны. Г.К. Жуков тому яркий пример[767].
В общем, тайну химоружия советская и постсоветская номенклатура сберегла. От граждан и всего общества.
Обращаясь к механизму упрятывания военно-химических секретов и тайн от любознательности богатой когорты представителей «вероятного противника», отметим, что эта сторона дела была доведена в Советском Союзе до совершенства. Поскольку вся многолетняя деятельность по подготовке к наступательной химической войне велась в нарушение Женевского протокола 1925 г.[55], в первую очередь скрывалось все, что касалось производства ОВ и вообще химоружия, а также работ с химоружием в армии и на флоте[686]. Не говоря уже о перевозках ОВ по общегражданским транспортным путям[697].
Разумеется, в первую очередь эти меры затронули всю деловую переписку.
С тех пор сами ОВ и полупродукты, с которыми велась работа, даже в секретной переписке ведомств между собой, как правило, не назывались, а зашифровывались[698,702,704,706,1028]. Точно так же кодировались заводы химоружия, склады хранения ОВ и химбоеприпасов и даже сами боеприпасы, включая артиллерийские и авиационные. Нумеровались медсанчасти соответствующих учреждений. При этом шифрованные обозначения регулярно изменялись. Даже одно и то же ОВ имело разные шифры в пределах одной исторической эпохи в документах разного уровня. При этом военные и гражданские ведомства могли иметь разные системы шифровки химоружия.
Посредине всего этого пиршества секретности в каждом учреждении стоял секретный (первый) отдел, через который только и велась переписка по вопросам химоружия. А там все документы тоже имели разный уровень секретности — «секретно», «совершенно секретно», «совершенно секретно особой важности». И чем выше был уровень секретности, тем более узким был круг лиц допущенных. Все особо важные документы имели один из последних грифов.
Реально эти меры выглядели примерно так.
В отношении ОВ от старой русской армии в секретном обиходе остались такие буквенные обозначения: фосген (XIII) — это вещество «Ю», дифосген (XIV) — «Я», хлорпикрин (I) — «Ж», треххлористый мышьяк — «М». Адамсит (III) в рамках той системы тайн проходил как вещество «R». Были даже мисс «Х» — синильная кислота (XV) и ее близкий родственник хлорциан (XVI) — вещество «К»[1028]. И названия эти, оставшиеся от царских времен, поначалу продолжали служить шифровке уже советского химоружия. Скажем, в середине 20-х гг., когда развертывались первые производства ОВ в Москве, то обычный иприт (XX) обозначался веществом «Н», хлорацетофенон (II) — «А», а дифенилхлорарсин (IV) — «Л».
Впрочем, в 1926 г. у военных начала действовать также другая система буквенных прикрытий их деятельности. СОВ иприт обозначался как вещество «Т», люизит (XXI) — «Ю», а дик (этилдихлорарсин) — «Ж». НОВ фосген шел как «Б», а дифосген — «В». Среди раздражающих ОВ хлорацетофенон шифровали как «Ц», дифенилхлорарсин — «С», хлорпикрин — «Г». Однако в жизни эта система продержалась недолго. Подчеркнем, что промышленность имела свои представления о секретности и шифровке и не отставала от военных. Во всяком случае в марте 1926 г. недолго просуществовавший в Москве завод Эксольхим был настолько озабочен вопросами секретности, что ввел собственные обозначения-прикрытия. И распространялись они не только на ОВ (хлорацетофенон они начали называть «унемит», а дифенилхлорарсин проходил у них как «норин»), но и на сырье для их выпуска. В частности, использовавшиеся при производстве на Триумфальной площади обычного иприта этиловый спирт шифровался как «ликвит», хлор как «уоллит», а этилен как «аддит»[1028].
После 2 декабря 1927 г., когда Советский Союз официально присоединился к Женевскому протоколу, проблема засекречивания и зашифровывания обрела системный характер. Отныне все ОВ получали условные то словесные, то цифровые обозначения в рамках более широкой системы химических веществ, поставлявшихся из промышленности в армию.
Так, в одной из первых словесных систем шифрования, утвержденной в ВОХИМУ 7 января 1927 г., слова-прикрытия были такими: иприт — это римит, люизит — брагон, фосген — фаркон, дифосген — аркос, дик (этилдихлорарсин) — мидан, адамсит — брокон, дифенилхлорарсин — мотрон, хлорацетофенон — литин, хлор — арит, треххлористый мышьяк — гален[698]. А использовать эту систему должен был «при письменных сношениях между собой… следующий круг учреждений: ВОХИМУ, ОГПУ, ВПУ, Вохимтрест и заводы, изготавливающие ОВ». Кстати, сама эта система, по существу, отражала общее состояние дел при подготовке к химической войне.
Однако не прошло и полутора лет, как Я.М. Фишман распоряжением от 4 мая 1928 г. ввел новую систему шифровки ОВ[701]. Теперь в переписке они стали обозначаться так: иприт — это бентар, введенный в оборот бромистый иприт — ронсар, люизит — галит, фосген — лотар, дифосген — марин, синильная кислота — гостан, дик (этилдихлорарсин) — циклит, еще одно новое ОВ метилдихлорарсин — аргон, адамсит — фентар, дифенилхлорарсин — интар, хлорацетофенон — орлит, бромбензилцианид — шамор, хлорпикрин — пантус, хлор — тибор, а треххлористый мышьяк — вотан. Эта система заменила ту, что была утверждена до ратификации правительством СССР Женевского протокола о запрещении химоружия[55]. После ратификации, которая состоялась 5 апреля 1928 г., потребовалось ужесточение мер секретности для сокрытия подготовки к наступательной химической войне. И она, безусловно, дала результаты. Вот, например, как выглядели рассматривавшиеся в 1928 г. планы создания мощностей по выпуску ОВ на первую пятилетку: бентар — 5 тыс. т, лотар — 18 тыс. т, марин — 100 т, фентар — 240 т, интар — 15 т, орлит — 300 т, пантус — 360 т, вотан — 300 т, тибор — 600 т. При такой постановке дела даже в секретных документах могли разобраться лишь отдельные доверенные лица. Для остальных все это было лишь абракадаброй.
Впрочем, и эта система продержалась лишь до мая 1929 г. Дело в том, что 23 апреля 1929 г. Я.М. Фишман утвердил ставшую наиболее популярной систему шифровки индивидуальных ОВ — цифровую (систему литер «А»)[702]. Вот какие ОВ крутились в документообороте армии, ОГПУ и промышленности в те годы: дифосген — это вещество № 5, обыкновенный серный иприт — № 6, бромбензилцианид — № 8, дик — № 9, треххлористый мышьяк — № 10, синильная кислота — № 11, дифенилхлорарсин — № 12, адамсит — № 15, люизит — № 17, метилдихлорарсин — № 19, хлорпикрин — № 20, фосген — № 25, хлор — № 30, хлорацетофенон — № 34, бромистый иприт — № 37.
Однако параллельно действовало несколько иных систем обозначений.
У широких военно-химических масс были свои хлопоты, и многие решали их по-своему. Скажем, в 1929 г. в среде военных приемщиков была забота, как обозначить в несекретном документе секретное имущество при получении его на заводе-изготовителе. Выход нашли простой: при принятии специмущества выдавать бумагу с шифрованными данными. И вот в рамках той инициативы химические снаряды упрятывались под такую абракадабру: 76 мм химснаряды — это жакон, 107 мм — зарзал, 122 мм — изран, 152 мм — курон. Авиационные химические бомбы имели свои тайные слова: химбомбы калибра 8 кг шли как лакур, а калибра 16 кг — как мукрон[1028]. К тому же в том же 1929 г. ВОХИМУ использовал систему цифровых обозначений для ОВ с применением только двузначных чисел: иприт — это вещество № 38, люизит — 18, дик — 36, фосген — 14, дифосген — 28, синильная кислота — 27, адамсит — 53, хлорацетофенон — 55, дифенилхлорарсин — 57, бромбензилцианид — 46. Разумеется, система эта не могла не наложиться на предыдущую. Во всяком случае, когда осенью 1929 г. ВОХИМУ активно создавало программу применения химоружия против «китайских милитаристов» в районе Маньчжурии, то в версиях одного и того же документа ОВ кодировались и по той, и по другой системе. Например, обычный иприт прятался от взгляда шпионов и как вещество № 6, и как вещество № 38.
Конечно, помимо самих ОВ, существовали и так называемые рецептуры, поскольку все ОВ применялись в виде самых различных смесей как с другими химическими веществами (например, растворителями), так и друг с другом. Так, поначалу в армии и промышленности стали использовать в секретной переписке и наносить на химические боеприпасы «рецептурную» систему обозначений такого вида: синильная кислота — это Р-2, азотистый иприт — Р-3, хлорциан — Р-4, обычный иприт — Р-5, хлорацетофенон — Р-6, люизит — Р-7, вязкий иприт — Р-9, фосген — Р-10, дифосген — Р-10—2, смесь иприта и люизита — Р-5—7, смесь иприта и азотистого иприта — Р-5—3, раствор хлорацетофенона в дихлорэтане — Р-6—8, смесь синильной кислоты с хлорцианом — Р-2—4 и т.д.
Однако чистота жанра не выдерживалась никогда, и иногда параллельно существовали многие другие системы обозначений ОВ и их рецептур. Скажем, в начале 30-х гг. действовала такая система рецептур на основе ОВ: Р-12 — это дифенилхлорарсин, Р-14 — хлорацетофенон, Р-15 — адамсит, Р-16 — смесь иприта с дифосгеном (в соотношении 50%:50%). Во всяком случае именно она была использована при формулировании решения РВС СССР от 27 февраля 1927 г. Однако в том же решении была применена и более древняя система, где такие НОВ, как фосген и дифосген, были по старинке обозначены как «Ю» и «Я».
Конечно, к концу 30-х гг. масштабы работ с химоружием развились настолько, что для обозначения ОВ и рецептур на их основе стали применять и более богатые по возможностям системы обозначений. В частности, 15 мая 1936 г. Я.М. Фишман утвердил систему трехзначных чисел, с помощью которых в своей переписке под грифами «секретно» и «совершенно секретно» руководство РККА, ГУГБ и промышленности прятали данные об обсуждавшихся «обычных» ОВ: иприт Левинштейна — это вещество 125, зимний иприт на основе пропилена — 126, вязкий иприт — 127, смесь иприта с дифосгеном — 130, смесь иприта с люизитом — 131, люизит — 133, фосген — 134, дифосген — 135, хлорфосген — 136, синильная кислота — 137, хлорциан — 138, смесь синильной кислоты с хлорцианом — 139, дифенилхлорарсин — 140, дифенилцианарсин — 141, адамсит — 142[704]. Стоит, однако, иметь в виду, что в организациях химической промышленности была иная система шифровки, а в переписке ХИМУ РККА с войсковыми частями применялись реальные названия ОВ. Добавим также, что существовали особо секретные ОВ, по которым переписка велась только среди особо избранных лиц, только по особому шифру «ТОС» (и только под грифом «совершенно секретно»).
У этой системы шифровки был явный недостаток — неслучайный порядок чисел («враг мог догадаться»). И закрепилась она ненадолго. В марте 1938 г. ХИМУ ввел в оборот систему шифрования переписки на основе другой системы трехзначных обозначений рецептур ОВ и иного имущества: иприт технический — это 719, иприт В.С. Зайкова — 425, смесь иприта с дифосгеном — 217, люизит — 297, смесь иприта и люизита в дихлорэтане — 928, азотистый иприт — 195, дифосген — 435, синильная кислота — 381, хлорциан — 673, шашка ЯМ-21 — 625[1028].
Впрочем, и эта система кого-то не устроила, и в октябре 1939 г. ХИМУ возвратился к двузначным и достаточно случайным числам для обозначений ОВ, заказывавшихся на химических заводах[705]. Теперь в переписке между армией и химической промышленностью необходимо было рецептуры ОВ обозначать так: иприт технический — это номенклатура 96, иприт незамерзающий — номенклатура 56, иприт по В.С. Зайкову — 94, смесь иприта с люизитом — 43, люизит — 74, фосген — 63, дифосген — 55, синильная кислота — 41, хлорциан — 85, смесь синильной кислоты с хлорцианом — 75, дифенилхлорарсин — 65, трихлортриэтиламин — 42, адамсит — 70, хлорацетофенон — 83. Получил свое наименование даже дифенилхлорстибин (детище будущего академика А.Н. Несмеянова), названный номенклатурой 40. А шашка ЯМ-11 стала проходить под номенклатурой 68.
Возвращаясь к промышленности, отметим, что внутри нее были свои хитрости. Во всяком случае в 1934 г., когда Чапаевскому заводу № 102 было поручено срочно изготовить 400 т вещества № 6 (иприта Левинштейна)[500], цех № 4 клал свою жизнь на химический алтарь не по линии выпуска иприта и даже не вещества № 6, а по линии производства вещества Б-2.
И так было везде. За несколько лет до большой войны в системе военной промышленности (НКОП) была введена система шифровки рецептур ОВ, которая действовала лишь на линии промышленность-армия: иприт В.С. Зайкова — это рецептура 719, вязкий иприт (ВИР-16) — 679, люизит — 297, азотистый иприт — 195, хлорацетофенон — 324, синильная кислота — 381, хлорциан — 673, дифосген — 435. А в начале 1939 г. ту систему еще более усложнили, и в промышленности в документах те же рецептуры проходили под иными шифрами: смесь иприта В.С. Зайкова с люизитом — Р-133 для бомб ХАБ-200 и Р-134 для бомб ХАБ-500, вязкая ипритная рецептура (ВИР-16) — Р-138 для бомб ХАБ-100, Р-140 для бомб АОХ-10; раствор хлорацетофенона в дихлорэтане — Р-159 для бомб ХАБ-25 и Р-160 для бомб ХАБ-200 и т.д.[1028].
Нелишне подчеркнуть, что письменная и телеграфная переписка также имели отличия. Во всяком случае в 1935 г. Я.М. Фишман издал приказ, по которому в пределах армии (склады, начальники военно-химической службы) при решении по телеграфу вопросов поставок ОВ действовала иная, чем в переписке, система шифровки. При этом вещество № 6 (иприт) обозначалось в телеграммах как 01, вещество № 11 (синильная кислота) — как 013, вещество № 17 (люизит) — как 014, вещество № 5 (дифосген) — как 015… Фантазии хватало на все случаи жизни.
Отечественная война внесла свои коррективы. Уже в ее начале обычный иприт в документах промышленности начали скрывать под словом Р-10, «тролит» и «тролит-10», иприт В.С. Зайкова — «продукт М-01», «тролит-74» и Р-74, люизит — «продукт К-01» и «персил», синильную кислоту — «розамин», фосген — «фактис-1», дифосген — «фактис-2», адамсит — Р-15 и «фиксол». А 20 марта 1943 г. нарком НКХП СССР М.Г. Первухин написал от руки приказ об установлении иной системы шифровки в секретной переписке по вопросам производств ОВ, которые выпускались фактически[706]. И с 1 апреля 1943 г., и в первые послевоенные годы в секретном химическом подполье действовали такие обозначения[431]: синильная кислота — продукт «А», фосген — «Б», дифосген — «В», адамсит — «Д», дифенилхлорарсин — «Е», иприт В.С. Зайкова — «К», иприт Левинштейна — «Н», люизит — «М», хлорацетофенон — «С», мышьяковистый водород — «Т».
После войны настали новые времена, и к старым добрым ОВ Первой мировой войны добавились новые, почти трофейные — нервно-паралитические. Разумеется, и это обстоятельство имело следствия на секретно-шифровальном фронте: новые ОВ зарин (XXIII) и зоман (XXIV) стали именовать в документах промышленности как «ордоваль-1» и «ордоваль-2». Впрочем, у зарина бывали и иные имена (например, «молит» и «пласкон»), а у зомана — «титанит»[431].
В послевоенные годы в промышленности произошли большие изменения и в отношении старых ОВ. Уходящий в прошлое адамсит (III) получил новую кличку «кумол». Имена «карботан» и «дюрец» носил хлорацетофенон (II). Синильная кислота (XV) проходила в бумагах как «морфолин». Многие годы, пока имелись мощности по выпуску долгохранимого иприта в Дзержинске, его в переписке именовали как «скатол-3» (иногда «нератол»). А люизит проходил как «фуран». Немало имен носило и малоизвестное ОВ трифторнитрозометан (XIX) — вещество «Ф», «фармакон», «синтан».
А в разгар «холодной войны», когда на мировой арене появились такие «новинки», как токсичнейшие ОВ из группы V-газов, а также полицейский газ CS (VII), документы промышленности и армии обогатились новыми шифровками: советский V-газ (XXV) — рецептура Р-33, газ CS — Р-65, зарин — Р-35, зоман — Р-5512. Вязкие рецептуры именовались, соответственно, ВР-33, ВР-55…
Разумеется, в переписке шифровалось все, в том числе данные о заводах-производителях химоружия. Как уже упоминалось выше, специализированные военно-химические заводы имели цифровые обозначения для переписки и жизни: Москва — № 51 (на шоссе Энтузиастов) и № 93 (на Угрешской улице), Чапаевск — № 102, Сталинград — № 91, Дзержинск — № 96 (нынешний «Капролактам») и № 148 (нынешнее «Оргстекло»), Кинешма — № 756, Березники — № 761, Сталиногорск — № 100, Кирово-Чепецк — № 752 и т.д. И эта система сохранялась многие годы после войны. Хотя многочисленные химические заводы под безликим именем «Сода» тоже мало что давали любопытным, равно как и обширная когорта предприятий под названием «Химпром».
Впрочем, и этого армии показалось мало, и в 1936 г. ХИМУ ввело для секретной переписки свои обозначения заводов: Чапаевск — индекс 1 (завод № 102), Сталинград — 2 (№ 91), Москва — 3 (№ 51), 4 (№ 93) и 9 (Дербеневский завод), Чернореченск — 5 (Дзержинск, ЧХЗ), Березники — 6 («Сода»), Щелково — 7, Рубежное — 8, Кинешма — 10, Сталиногорск — 14 (№ 100)…
В отличие от деловой переписки живая жизнь поддавалась подобному регулированию много труднее, и тем не менее успешно опреснялась и она. Так, в армии, где подготовка к наступательной химической войне затронула жизнь сотен тысяч людей, делалось немало, чтобы новые задачи и большие масштабы работ с химоружием не были узнаны «вероятным противником». За этим следили все — и военная разведка, и НКВД. А за тем, чтобы тайна так и оставалась тайной, бдительно следила цензура.
Обращаясь к проблемам становления цензуры[699,700,703], отметим, что 19 августа 1927 года, в преддверии присоединения СССР к Женевскому протоколу 1925 г.[55], Главлит начал подготовку к двойной жизни. Он разослал по всей стране специальный документ «О секретных сведениях по военно-химическому делу», где было однозначно установлено, что «сведения по военно-химическому делу являются секретными и потому не должны разрешаться к печати»[699].
Приведем некоторые из запрещенных тем:
«Средства химического нападения».
«1. Все ОВ (наименования, марки, химические формулы и характеристики действий)…
3. Ручные и ружейные химические снаряды (гранаты и пр.).
4. Газометные мины, дымовые шашки и ядовитые свечи.
5. Все средства для заражения местности как с самолета, так и наземные.
6. Газометы.
7. Оригинальные сосуды для перевозки и хранения ОВ (баллоны, цистерны и т.п.)».
Тем же документом были запрещены для публикации в прессе также «все сведения о бактериологической войне, которые не носят научного характера и которые не позаимствованы из иностранной прессы, но каждый раз по согласованию с Военно-химическим управлением».
И «Перечень сведений, составляющих военную тайну и не подлежащих оглашению в целях охранения интересов СССР (на мирное время)», который был утвержден в 1928 г. не только главным цензором (начальником Главлита), но и заместителем председателя РВС СССР И.С. Уншлихтом, запретил упоминание в открытой печати названий, нумераций и местонахождения войсковых частей, в том числе и у только что образованных химических войск[700]. Пока этот запрет распространялся на отдельные химические роты и батальоны — ничего другого в химических войсках тогда еще не было. Среди других запретов укажем такие: «все сведения о военно-химической службе», «все сведения о военно-химической промышленности» (она еще только возникала) и даже «сведения о количестве газов, газовых снарядов и т.п., оставшихся от царской армии». Кстати, именно в том документе, по-видимому, впервые был установлен запрет на упоминания в прессе о «чрезвычайных событиях», то есть «сведения о взрывах, поджогах и эпидемиях в воинских частях, учреждениях и заведениях, кроме официально сообщенных».
В последующие годы подобного рода перечни обрастали все новыми и новыми подробностями, по мере того как военные химики обрастали новыми знаниями и «достижениями». Так, еще 19 мая 1933 г. с их подачи заместитель председателя РВС СССР М.Н. Тухачевский утвердил обширнейший «Перечень вопросов, составляющих военную тайну по военно-химическому вооружению и военно-химической подготовке РККА»[703], по существу, отражающий весь арсенал военно-химических неожиданностей, которыми Советский Союз собирался познакомить любого врага. Перечень этот заслуживает описания, поскольку он очень выпукло характеризует его создателей.
Так, о боевых химических машинах от БХМ-1 до БХМ-4 враг не должен был знать из открытых источников абсолютно ничего (то есть детального технического описания, ТУ, наличия распылителей для иприта и люизита, тактико-технических данных, норм расхода). Даже внешний вид для машин БХМ-2, -3 и -4 составлял тайну уровня «совершенно секретно»[704]. Единственное послабление касалось рабочей емкости машины БХМ-1 — всем дозволялось знать число 1000 л, да и то потому, что «в миру» под названием АРС эти машины могли быть использованы не для перекачки и распыления СОВ, а для перевозки бензина и поливки улиц водой. С чем успешно справляются и поныне.
О ЯД-шашках ЯМ-11 (хлорацетофенон) разрешалось знать только внешний вид, вся остальная информация шла под грифом «секретно». А о ЯМ-21 (адамсит), ЯМ-31 (дифенилхлорарсин) и ЯМ-41 (дифенилцианарсин) и об их применении никто не должен был знать абсолютно ничего — все шло только под грифом «секретно». За исключением того, что пряталось под гриф «совершенно секретно», а на этот уровень тайны тянула такая информация, как «действие дымовой волны на дальности свыше 10 км и в сверхминимальных концентрациях». Напомним, что дальность могла достигать 80 км и более[703].
О таком химоружии, как химический фугас ХФ, можно было знать не очень много — внешний вид и учебные нормы, да и то в режиме «для служебного пользования». А вот боевые нормы — это было «секретно», не говоря уж о «телемеханическом способе подрыва», который проходил как тайна уровня «совершенно секретно»[703].
И так до бесконечности. В отношении ВАПов как химоружии авиации нельзя было знать ничего. Причем применение этого средства распыления ОВ до высот 1000 м было тайной уровня «секретно», а вот использование с высот выше 1000 м было тайной класса «совершенно секретно». Столь же строгой тайной была окружена сама возможность применения авиацией из ВАПов таких ОВ, как синильная кислота и фосген.
Разумеется, под грифом «совершенно секретно» проходили тогда любые рецептуры ОВ — для химических и осколочно-химических авиационных бомб и артиллерийских снарядов, а также для применения всеми иными способами.
Что касается самих ОВ, то о ранее известных из прессы широкой публике дозволялось знать то и только то, что уже было опубликовано после Первой мировой войны, и ни на йоту больше. Приведем примеры, характеризующие уровень тотальности в секретной сфере тех лет.
Скажем, в отношении люизита режим «секретно» действовал по таким неожиданным вопросам, как «действие на организм животных и человека, меры первой помощи». В отношении синильной кислоты режим «секретно» распространялся на «все работы, проводимые в СССР, и вопросы боевого применения», а режим «совершенно секретно» — на «применение синильной кислоты авиацией и другими холодными способами». В отношении адамсита и дифенилхлорарсина режим «совершенно секретно» действовал по такому боевому вопросу, как «действие на организм сверхминимальных концентраций». В отношении практически всех известных ОВ (иприта, фосгена, дифосгена, хлора, адамсита, дифенилхлорарсина, хлорацетофенона, бромбензилцианида) в режиме «секретно» должно было оставаться все, что касалось усовершенствования технологических процессов, а в режиме «совершенно секретно» — сведения о боевых рецептурах. Что касается новых, ранее неизвестных ОВ, то публикации о них запрещались вообще, даже под грифом «совершенно секретно»[703].
Разумеется, о химических войсках и об их работе в режиме химического нападения нельзя было знать практически ничего. В отношении самого факта существования «химических частей и подразделений больше взвода», равно как и об их технике и тактике при заражении местности, действовал режим «секретно». В отношении мест размещения химических войск нельзя было знать ничего даже для таких военных единиц, как взвод[703].
В последующие годы секретность еще больше ужесточалась. Для примера укажем изданный 29 апреля 1936 г. на основе общей директивы НКО СССР приказ войскам ЗабВО по вопросам военной цензуры (в других округах и на флотах были изданы аналогичные документы). В рамках общей политики страны командующий войсками комкор И.К. Грязнов (1897–1938) приказал обеспечить недопущение в печати «сведений, из которых вытекало бы применение частями Красной Армии активных средств химического нападения». А в порядке контрпропаганды химическую подготовку к будущей войне было предписано преподносить лишь «под углом зрения химической обороны». Среди прочих запретов отметим следующий: «не подлежат выявлению БХМ, даже как дегазатор, а равно и другие приборы химического нападения». Было указано также, что воинские части химического профиля «вовсе не должны упоминаться ни в каком виде».
Кстати, на востоке страны, где химоружие считалось принципиальным средством для «сдерживания врага», а граница была более чем протяженной, действовали и географические ограничения. Вот какие рамки были установлены будущим маршалом В.К. Блюхером в приказе по ОКДВА от 19 сентября 1934 г. «во избежание пограничных инцидентов, связанных с боевой подготовкой войск». Было предписано «в пограничной полосе производить учения и занятия» с ОВ от границы не ближе: «I. 50 км — с ядовитыми дымами при вводе одновременно или сериями до 100 шашек ЯД и более на узком фронте…; II. 10 км — с СОВ типа иприта; III. 15 км — с НОВ». Более всего в этом приказе привлекает число 50 км применительно к ядовитым дымам. Столь большое число, очень близкое к правде и потому являвшееся тайной высшего уровня, использовано потому, что приказ предназначался только для высших военачальников армии и имел высший гриф — «совершенно секретно» (приказ № 00291).
Осталось выяснить, а достигла ли та система секретности цели, хотя бы применительно к проблеме химоружия. Об этом можно судить по литературе, появившейся до и после признания М.С. Горбачевым факта существования советского химоружия[11]. Речь идет, например, о двух изданиях 1985 г.[35] и выпущенной в 1992 г. в США монографии[34]. Эти издания опираются, главным образом, на два массива информации: 1) данные разведки Германии, пропустившей за годы Второй мировой войны через себя миллионы советских военнопленных; 2) данные разведки США, полученные ею в послевоенные годы.
Оговоримся сразу, что в целом результаты для разведок Германии и США и других стран неутешительны.
По данным указанной книги[34], в список мест, где в 1920–1943 гг. размещались советские производства ОВ, входят такие города, как Чапаевск, Сталинград (Волгоград), Дзержинск, Березники, Новомосковск, Воскресенск, Кинешма. Кроме того, авторами было названо множество других мест, которые не имели отношения к выпуску химоружия: Артемовск (приписано производство фосгена, синильной кислоты, иприта и др.), Ереван (иприт), Кемерово (иприт, фосген, синильная кислота и др.), Кировакан (синильная кислота, иприт), Кировск (иприт), Красноярск (иприт), Магнитогорск (вязкий иприт, синильная кислота), Нижний Тагил (иприт, люизит), Омск (иприт), Ташкент (иприт, синильная кислота), Томск (иприт, люизит, синильная кислота), Уральск (фосген, синильная кислота) и многие другие. Разумеется, в той книге не упомянут ни мощный послевоенный завод химоружия в Новочебоксарске (а он начал работать за 20 лет до выхода книги)[12], ни те заводы, где в преддверии перестройки уже начали разворачиваться мощные производства новейших ОВ, в том числе несмертельного типа (Павлодар, Запорожье, Славгород).
Советские склады химоружия в начале Великой отечественной войны располагались, по данным книги[34], в следующих пунктах: Анушкин, Воронеж, Дербишки, Задонск, Золотоноша, Комсомольск, Красноярск, Кривой Рог, Липецк, Миловахова, Никольск, Татищево, Фастов… Список этот настолько далек от реальности, что самим его существованием обесценивалось упоминание в нем населенных пунктов, где химоружие и в самом деле хранилось (Москва, Ленинград, Чита, Гороховец, Чапаевск, Дзержинск, Шиханы, Камбарка, Уссурийск). Что касается великого множества арсеналов, где ОВ и химические боеприпасы Советской Армии были реально складированы, то эта информация немецкой армии была, по существу, неведома.
Не лучше обстояли дела и с военно-химической наукой. В числе советских ученых, которые были выявлены разведкой Германии, оказались В.Н. Ипатьев, А.Н. Бах, Н.А. Шилов, А.Е. Фаворский, Н.С. Курнаков, Е.И. Шпитальский, Н.Д. Зелинский. Все они были публичными фигурами советской науки и в то же время имели прямое отношение к работам по ОВ в 20-х гг., однако потом были от этих работ отставлены. А вот о среднем звене исследователей, фактически занимавшихся химоружием в 30-е гг., немецкая разведка не знала ничего.
Не знала немецкая разведка и о тех многочисленных кандидатах в ОВ, которые проходили испытания в советских лабораториях и на полигонах в 30-х гг. Она не знала абсолютно ничего об опытах по использованию в Красной Армии многих производных свинца (например, тетраэтилсвинца), окиси углерода (самой окиси углерода и карбонилов ряда металлов) и других соединений для «пробития противогаза» противника. Не были ей ведомы и опыты по применению производных селена (например, селенового аналога иприта) и фтора (в частности, фторных аналогов иприта и азотистого иприта) в качестве средств химического нападения. В качестве курьеза можно упомянуть, как в 1934 г. в период непродолжительной военно-химической дружбы СССР — Италия начальник ВОХИМУ Я.М. Фишман предлагал заместителю председателя РВС СССР М.Н. Тухачевскому поделиться с «друзьями» данными о ряде ОВ. В рапорте предлагалось рассказать об аналоге хлорпикрина тетрахлординитроэтане, о ряде производных алкалоида капсаицина, о многих аналогах иприта (на основе фтора, брома и селена) и ряде других веществ. У всех них была одна особенность — уже было доподлинно выяснено, что они не имели какой-либо ценности для Красной Армии, так что можно было поделиться и с «друзьями».
Продолжая разговор о знании немецкой разведкой персонала военно-химической науки, отметим, что и о «химических» делах времен Второй мировой войны в книге никаких серьезных данных также не приводится. В связи с военно-химическими исследованиями первых послевоенных лет авторами были названы (теперь уже разведкой США) академики С.И. Вольфкович и В.А. Каргин, которые были далеки от реальных проблем химоружия тех лет. Из послевоенных ученых разведчики США знали, пожалуй, только лишь публичных ученых — академиков А.Е. Арбузова да М.И. Кабачника, которые в самом деле занимались ФОВ, однако многие годы абсолютно не определяли фактического хода событий. Остальные персоны были разведкам неведомы.
Что касается описания персонала советской военно-химической службы, то в книге оно ограничено лишь официальными фигурами высокопоставленных лиц: В.Н. Баташев, Я.М. Фишман и П.Г. Мельников — до Второй мировой войны, а В.Н. Аборенков, В.К. Пикалов и С.В. Петров — после. Другими словами, разведкам Германии и США был абсолютно неведом реальный состав руководящего слоя советского военно-химического генералитета. Тем более им не мог быть известен средний уровень советского химического офицерства.
Таким образом, если «играть за противника», то результат деятельности советских контрразведчиков обернулся для разведок стран из капиталистического окружения Советского Союза информационной катастрофой. Они, по существу, не знали ничего — ни о заводах химоружия, ни о его складах и объемах запасов, ни о персонале в науке и в армии.
Во всяком случае реальное положение дел в области подготовки СССР к наступательной химической войне не имело ни малейшего отношения ни к тем сообщениям, что докладывали разведки стран Запада своим руководителям, ни тем более к тому вздору, что время от времени несли в годы «холодной войны» в своих «независимых» обобщениях организации по изучению «проблем мира».
Тем не менее кое-что в указанной американской книге[34] дано с немалой точностью. Во-первых, точно дана номенклатура ОВ предвоенных и военных лет, хотя сделать это было не так уж сложно, поскольку советская номенклатура ОВ, по существу, воспроизводила зарубежный опыт Первой мировой войны. Во-вторых, разведками сравнительно полно дана довоенная номенклатура советских химических боеприпасов. Это значит, что какой-то советский склад химических боеприпасов или несколько складов все-таки попали в 1941 г. в руки немецкой армии вместе, по крайней мере, с частью содержимого.
Отметим несколько примеров неуспехов немецкой разведки.
После 1941 г. немецкие военные специалисты немало подивились успехам Красной Армии в готовности к эффективному применению синильной кислоты из ВАПов — они эту проблему полагали технически трудно разрешимой. В то же время немецкая разведка всерьез полагала, что Красная Армия будто бы готовилась к использованию для целей химического нападения фосгеноксима и что в СССР якобы были созданы цеха по его выпуску (на мифических предприятиях в Кислотном, Верхотурье и Магнитогорске)[34]. Между тем на самом деле в советской системе химического вооружения 1940 г. фосгеноксим вообще не упоминался ни в какой форме. К тому же нормативные документы о «предметах химического вооружения», утвержденные в 1940 г. руководителем советской военно-химической службы П.Г. Мельниковым, также не упоминали это ОВ, а обсуждали лишь реально существовавшие[73,505,506]. О серьезных работах с фосгеноксимом как ОВ можно найти лишь в более поздних документах[728].
Немецкая разведка практически ничего не выяснила ни о предвоенной организации химических войск Красной Армии, ни тем более об организации сил химического нападения в ее ВВС.
Что касается послевоенных лет, то разведкам США и других стран НАТО не были ведомы никакие советские военно-химические секреты. Ну разве что они смогли выведать обозначение рецептуры одного из послевоенных советских ОВ — рецептуры ВР-55[35]. И это все. Впрочем, и это им никак не помогло, потому что о существовании стоящего за этим обозначением вязкого зомана они узнали не в 1970 г., когда услышали о его обозначении, а лишь после того, как советские власти известили об этом Запад[828]. Между тем своего зомана у США не было — ни жидкого, ни вязкого. Тем более не было эффективных средств его доставки.
В целом скрывать от империалистических разведок у Советского Союза было что. Как уже упоминалось, для ведения активной подготовки к наступательной химической и биологической войне в Советском Союзе было сформировано громадное отдельное секретное пространство «Ф», разделенное на многочисленные подпространства. Обитатели отдельных подпространств могли не знать о существовании друг друга. В том спецпространстве действовали иные правила, чем те, что характерны для общеизвестных уровней вертикально дифференцированного прятания правды («секретно», «совершенно секретно» и «совершенно секретно, особой важности»). Для попадания в это спецпространство нужен был специальный вход — допуск по форме «Ф». Документы в нем тоже проходили отдельно — по «серии Ф». А еще не забудем, что многие Ф-шифры имеют в слове еще одну букву «Т».
Таким образом, в целом империалистические разведки не были в курсе наступательных возможностей Советской Армии по части химического и/или биологического оружия. И, соответственно, их занижали. Остается добавить, что армия США напрасно прятала от своей и международной общественности доклад немца W. Hirsh о советском химоружии[34,35], — в целом он был далек от реалий.
Подводя итог этого раздела, еще раз подчеркнем, что полное незнание разведками США и других стран Запада реальных достижений Советского Союза в подготовке к наступательной химической войне — свидетельство эффективности работы спецслужб (НКВД, военной контрразведки и всей системы тотальной секретности) по части укрытия советских военно-химических и родственных им тайн от нескромного вражеского глаза.
В общем, великую тайну наступательной химической войны советская военно-химическая бюрократия сберегла. И старается беречь до сих пор.
В заключение стоит упомянуть о том, что в 1990 г. генерал С.В. Петров заговорил о советском химоружии как об оружии устрашения[18]. Это в высшей степени малоосмысленное и лживое заявление — нельзя устрашить тем, о существовании чего вероятный противник был не в курсе. Иначе США вряд ли, начиная с 1969 г., стали бы освобождаться от своего химоружия.
| « Назад | Оглавление | Вперед » |