« Предыдущий выпуск | Архив | Следующий выпуск »
*******************************************************************
* П Р О Б Л Е М Ы Х И М И Ч Е С К О Й Б Е З О П А С Н О С Т И *
*******************************************************************
* Сообщение UCS-INFO.362, 9 января 1999 г. *
*******************************************************************
Вести с полей химической войны
ИПРИТ В МОСКВЕ
(ищите и обрящете)
«В начале 20-х годов ближний юго-восточный пригород
Москвы стал предметом внимания военных. На территории в
60 га разместили объект, который в официальных бумагах
именовался как «Научно-испытательный химический полигон
РККА» (рабоче-крестьянской Красной Армии). Здесь
испытывали химическое оружие, военную технику, а также
уничтожали отравляющие вещества. Сюда же свозили опасные
химические отходы, в том числе лабораторное оборудование
и спецодежду.
Из доклада, направленного в 1937 году наркому
обороны Ворошилову: «Извлечено из ям зараженных СОВ
лабораторных отходов 20 тонн, металлолома и утиля — 4
машины, мышьяковистых отравляющих веществ — 3 тонны,
зараженного химпоглотителя — 4,5 тонн. Все это перевезено
в полевой отдел на полигон в Кузьмминки и уничтожено».
А вот что докладывали наркому обороны руководители
ХИМУПРа в феврале 1940 года: «На опытном поле в
Кузьминках промышленность Москвы уничтожает ненужные ОВ,
которые нельзя транспортировать на дальние расстояния, и
тем самым очищают Москву».
В 1962 году, когда город опоясала кольцевая
автодорога и территория автоматически вошла в состав
столицы, полигон прекратил свое существование. Убрать за
собой рабоче-крестьянская Красная Армия сочла излишним.
Со временем поле заросло березняком, куда по ягоды-
грибы любят ходить жители окрестных районов; частично его
распахали под огороды; в прудах купаются. В лесу без
труда можно наткнуться на поваленные столбы с
прицепленной к ним «колючкой». Никаких экологических
исследований здесь не проводилось, район — белое пятно
для санитарной службы города. Хотя его и называют
Кузьминками, к парку «Кузьминки» это отношения не имеет:
территория представляет собой квадрат, ограниченный с
востока кольцевой дорогой, с запада — Чагинской улицей, с
севера — улицей Головачева, с юга — Верхними полями.
Прошлое лето обрушилось на Москву небывалой жарой.
Народ лез в воду при первой же возможности, и, несмотря
на будний день, пруд был облеплен страждущими. Дохлые
березы, вязкий берег, темная вода, горб ила, вспухающий
посередине — ничто не могло отвадить граждан от этой
сомнительной лужи. Даже ужасная вонь, то и дело
наплывавшая неизвестно откуда, судя по всему, не
производила на отдыхающих никакого впечатления. Кто
плавал, кто загорал, кто закусывал, кто почитывал. По
берегу всюду подпалины — ясно, что шашлычникам тут
нравится.
Дядю лет 60-ти я оторвала от газеты: «Вам известно,
что здесь был военно-химический полигон и в этом пруду
топили химическое оружие?» «Что-то я об этом слышал, -
улыбнулся дядя. — Но знаете, сколько лет сюда хожу. Вода
тут очень хорошая, мягкая. Вылезешь — и как будто в
мыле.»
Стойкие у нас граждане. Так сказать, люди будущего.
Их не то что дустом — ипритом не проймешь.
Реакция моих спутников (заведующего отделом гигиены
окружающей среды городского центра санэпиднадзора Олега
Небиева, его зама Аркадия Щербакова и заведующего
аналогичным отделом в Юго-Восточном округе Анатолия
Остроумова) была куда более нервной. Место им незнакомо -
приехали они сюда лишь потому, что наша газета попросила
сделать анализы грунта и воды с территории бывшего военно-
химического полигона.
Пока мы с Остроумовым ковыряем совком землю и
наполняем полиэтиленовые мешочки, наш проводник Болеслав
Иосифович Грохольский прогуливается вдоль пруда. Коренной
житель Кузьминок, он по вольному найму работал на
полигоне в конце войны. «Ой, ипритом потянуло! Разве вы
не чувствуете? Да я этот запах никогда не забуду!» -
вдруг восклицает Болеслав Иосифович. Посланники
санэпидслужбы смотрят на пенсионера снисходительно. Но
ирония, как выясняется уже в следующую секунду,
преждевременна: не учуять этот ужасный, абсолютно ни на
что не похожий запах, способен лишь человек с сильным
насморком. Временами вонь исчезает, чтобы возникнуть с
новой силой. Лица санитарных врачей становятся строгими:
«Возможно, ядохимикаты какие-то слили… Вы только ничего
пока не пишите!» — просит Небиев, прибывший к опасной
луже на невообразимо шикарной иномарке. Ему и его
коллегам есть о чем волноваться: территорию, для отдыха
явно не пригодную, санэпидназдор откровенно проморгал.
Равно как и гражданская оборона с МЧСом вместе.
Возле пруда Грохольского посетили воспоминания,
вполне достойные самого широкого общественного внимания:
«В 1944-45-ом годах я работал в пожарной команде
полигона. Занимались в основном тем, что возле пруда
копали траншеи метра полтора глубиной. На машинах
подвозили тяжелые ящики, их брали когда вдвоем, а когда и
вчетвером, укладывали в траншеи и засыпали землей. Везли
также спецовки, гимнастерки, химическую посуду всякую,
желтые халаты — ткань, как клеенка. Это тоже зарывали, а
когда и в воду кидали, чтобы не копать. Воняло это
ужасно, и все говорили — иприт, остатки иприта после
испытаний.»
Уже по пути в редакцию наш фотокорреспондент,
человек вовсе не мнительный, спросил, как я себя
чувствую. «Чувствую себя, но плохо. А вы?» — в свою
очередь поинтересовалась я. «Да неважно — лицо горит,
зудит все, подташнивает как-то». До конца рабочего дня мы
не дотянули, разбрелись по домам .
В назначенный час звоню Небиеву: как там анализы?
Нашли что-нибудь? «Так ураган же был, аппаратуру
запустить не могли. Позвоните завтра.» Назавтра тоже что-
то случилось, и послезавтра — тоже. Потом Небиев ушел в
отпуск, распорядившись держать связь со своим
заместителем. Примерно через месяц с трудом выяснила по
телефону, что ничего предосудительного не нашли, и лишь в
ноябре удалось получить подтверждение по факсу: «Согласно
результатам лабораторных исследований в образцах воды из
пруда и грунта иприт не обнаружен.» Замечательный ответ
на незаданный вопрос!
Сдаться с первой же попытки? Ну, нет! И в один из
дней золотой осени, когда грибы-ягоды с бывшего военно-
химического полигона были либо съедены, либо заготовлены
на зиму, я отправилась в Кузьминки в компании президента
Союза за химическую безопасность профессора Льва
Федорова, чье имя вызывает скуку на лицах военных, а
также отставного полковника Вилятицкого, который служил
здесь командиром роты с 1947-го по 1956-й год и прекрасно
помнит, чем приходилось заниматься — все это время
возили, зарывали, топили, жгли и, само собой, испытывали.
Кроме химии, было и еще кое-что: после ядерных испытаний
на Тоцком полигоне в Кузьминки свезли зараженные
радиацией оборудование и технику. Здесь, на краю Москвы,
все это имущество отмывали.
Воспоминаний Эдуарда Ефимовича, здоровье потерявшего
на этой службе, хватило бы на целую книгу. Ограничимся
лишь эпизодами.
«Ипритом капали не себя, затем одежду кипятили -
называлось дегазацией, а обувь, понятно, не проваришь.
Это обмундирование потом надевали, носили десять дней,
после чего врач осматривал, нет ли на теле пятен…. В
кирпичной хибарке, которая и сейчас стоит, испытывали
зарин. Делалось это так: в камеру, где был распылен этот
нервно-паралитический газ, помещали несколько человек при
полной амуниции и в противогазах. Двадцать минут посидели
- с полной выкладкой триста метров прошлись по воздуху.
Затем — в чистую камеру. Смысл эксперимента в том, чтобы
замерить, сколько отравы сначала впитает, а затем
испустит солдатское обмундирование. Один солдатик не
вынес, у него началась рвота, он сорвал противогаз. Я рот
мальчишке зажал, вытащил из камеры. Врач части долго
потом наблюдал у нас обоих сужение зрачков… Со всей
Москвы свозили все химически опасное. Сам черт не знает,
что там было, в этих бочках и ящиках. Что закапывали, что
в воду кидали. Был там прудик такой маленький, мы его
копанкой называли. Однажды привезли много ящиков с
металлическим калием. Был приказ: уничтожить, так как
емкости начали ржаветь. Банку кидаешь в пруд, она от
контакта с водой тут же взрывается. Майор Сидоренко так
погиб: размахнулся с банкой в руке, а с деревьев, видно,
вода капнула. Ну, ему полголовы и снесло. Двое детей у
него осталось, хорошенькие такие девочки… Однажды
солдат, отличный такой парень, тоже без головы остался,
но по другому поводу — поменялся с нерадивым солдатом
огнеметом, только за спину его прицепил, как он
взорвался. Было это во время показательных выступлений, и
обнаружить происшествие перед приезжими генералами было
никак нельзя, так мы его за ноги, за ноги…
Показательные выступления шли постоянно, я и не думал,
что в генштабе такая прорва генералов. Мы мишени набивали
соломой, одевали, и вроде люди бегут, а мы по ним — из
огнеметов… Полигон был большой, я только в одном углу
его работал, что делалось в других — не знаю. Говорили,
что если землю чуть оросить ипритом, а потом посадить
картошку, здорово растет, потому что все вредители от
иптита дохнут. Сам я, правда, посадок таких не видел».
К мемуарам бывшего командира огнеметной роты очень
кстати добавить, что, расставшись в Кузьминках со
здоровьем, родив больных детей, Вилятицкий пытался
объяснить эту причинно-следственную связь в
соответствующих инстанциях, но родина в лице Министерства
обороны признать очевидное отказалась. Настырный
пенсионер привлек на свою сторону ученых из Института
общей генетики Российской академии наук, которые,
подивившись мощной жизненной программе, заложенной в этом
пожилом человеке, подтвердили: болезни вызваны контактом
с высоко мутагенными соединениями (ипритом, в частности),
генетический аппарат нарушен. Чугунное наше государство
сделало вид, что не расслышало. О прочих случаях
генетических обследований мне ничего не известно, но
крайне мало поводов думать, что кто-то еще из служивших
на военно-химическом полигоне проявил такое же упорство,
как Вилятицкий. По правде говоря, вряд ли кто-то из них
задержался на этом свете — люди ходили по лезвию бритвы.
Наталья Михайловна Годжелло рассказала о случае с ее
отцом, Михаилом Георгиевичем, который с 1922-го по 1927-й
год заведовал лабораторией на полигоне: «В задачу папы и
его коллег входило разобраться с конструкцией трофейных
снарядов времен Первой мировой войны (они хранились на
складе) и выяснить, чем они начинены. В Кузьминках он
получил ипритное поражение: вскрывал снаряд и не заметил,
как иприт капнул на сапог. Я была тогда совсем маленькой,
но прекрасно помню, как все лето он просидел на веранде с
вытянутой ногой, на подъеме которой была страшная язва».
Сама Наталья Михайловна, специалист в области
химического оружия, заведовала лабораторией в
суперсекретном НИИ-42. Все, что использовалось в работе,
сдавали на склад. Куда это девалось дальше, Н.Годжелло не
знает, и потому проявляет естественное беспокойство -
Кузьминки под боком.
За сорок без малого лет выжженное поле на краю
Кузьминок стало лесом. Проросло травой, покрылось мхом
то, что полигон оставил после себя. Кроме ржавых железок,
он завещал потомкам несколько одноэтажных домушек, в
которых худо-бедно теплится жизнь. В 1961 году хозяйство
перешло по наследству испытательной базе ВНИИхиммаша, что
не странно: именно этот институт, чье открытое название
вполне невинно, делал распылители боевых отравляющих
веществ и много всего прочего, имеющего самое прямое
касательство к химической войне. Все это испытывали в
Кузьминках, на военно-химическом полигоне. Старожилы
полигона со смехом вспоминают, как испытывали огнеметы:
«Лупили по немецкому «Тигру». Мимо шуранут, а он все
равно горит — его перед тем бензином обливали.»
Чтобы солидные железные ворота испытательной базы
ВНИИхиммаша открылись перед человеком со стороны, нужно
разрешение большого начальства. На фоне не сохранивших
равновесия столбов с «колючкой» это смотрится довольно
глупо — на режимный объект можно беспрепятственно попасть
с любой стороны. Фотографировать домики и все, что
находится поблизости, не разрешается.
Ворота отворяет пожилой вахтер в военной форме
доисторического образца. Интерьер сторожки тоже в стиле
ретро: пегие обои с узором, в красном углу — Ильич в
рамочке, под Ильичом — ящик лампового радиоприемника.
Попавшего сюда легально ждет вполне радушный прием,
нелегалов выпроваживают, а если те упираются, грозят
натравить собак, разномастных бобиков, из-за спин хозяев
демонстрирующих изрядную смелость.
Вся обстановка этого учреждения производит
впечатление давно обжитого, надышанного гнезда. Люди
здесь в основном немолодые, на базе работают годами и
успели неплохо приспособиться к существованию на отшибе.
В садах-огородах рядом с домиками отменно растет всякая
всячина. А уж грибов! «Зря вы так поздно появились, -
пожалели сотрудники базы (березы роняли последние листья)
- вы к нам летом приезжайте, за грибами».
С вопросами экологии тут знакомы слабо.
Пасторальный пейзаж пригородного поместья портит
странный автопарк, поставленный, похоже, на вечный прикол
- защитного цвета цистерны на колесах, кое-где просевшие
на бок. У хозяев, однако, иной взгляд: по их мнению, если
завести моторы, машины будут способны тронуться с места
уже через полчаса. Эти автомобили называются
авторазливочными станциями (АРС), они подробно описаны в
учебниках по химической войне. Например, в книге «Защита
от оружия массового поражения» под редакцией генерал-
полковника Мясникова нарисовано, как АРС разливает адскую
смесь. Здешние АРСы, безусловно, б/у.
Для любознательного гостя тут много интересного:
прямо возле хибарок — целые грузовики и отдельные их
части, старые аккумуляторы, цистерны, бочки, насосы,
баллоны, а также железки непонятного свойства. «Какой
самогонный аппарат!» — от души восхитился
фотокорреспондент, разглядывая какую-то штуковину с
колпаком и трубочками. Снести все это в утиль — «Серп и
молот» не знал бы простоя. Важно заметить, что, согласно
договору аренды, землей в Кузьминках ВНИИхиммаш
пользуется даром. При сем он обязан содержать участок в
соответствии с правилами, предписанными санэпиднадзором.
Как это происходит в реальности, может без труда увидеть
каждый.
Хозяев нисколько не волнует, что гости, пройдя с
полкилометра в лес, увидят кладбище металла. О чем
печалиться, если теперь это не их владения — с 1996 года
базе пришлось ужаться в четыре раза, до десяти га. Лес
усеян останками того, в чем хранили и чем распыляли
боевые отравляющие вещества. В ржавой емкости с двойными
заглушками мои бывалые попутчики без труда признали
ипритную бочку. Самый грандиозный памятник на этом
погосте — железнодорожная цистерна. И где только был
Тарковский, когда снимал «Сталкера»!
На сей раз пробы грунта возле пруда пришлось
отбирать хмурым октябрьским днем. Места Вилятицкий не
узнал: великовата лужа, та, в которую по приказу кидал
лн всякую гадость, была гораздо меньше. Стало быть,
прячется в лесу эта ядовитая яма, вот только где?
Как и в прошлый раз, ни с того, ни с сего наплыла
тошнотворная вонь. Капотня? Нет, нет! — решительно, в два
голоса, заявили мои попутчики, нанюхавшиеся всякой химии
предостаточно. Вилятицкий тут же вспомнил, как в училище
натаскивали за запахи: один раз из десяти в точку попал -
единица, два раза — двойка, ну, и так далее. Копнули
метрах в трех от воды — вонь усилилась. Глаза поднимаешь
- березы без голов, по пояс сломанные: «Кто верхушки-то
спилил?» «Да сами отвалились!»
Побродив по бывшему полигону, мы набрали несколько
полиэтиленовых пакетов земли, которые я отвезла на
экспертизу — сделать анализы любезно согласилась
лаборатория аналитической экотоксикологии, работающая на
базе Института проблем экологии и эволюции им.Северцова
РАН.
О том, что это за лаборатория, следует сказать
особо: она была организована 10 лет назад военными для
исследования проблем, возникших после войны во Вьетнаме
(так называемый «Тропический центр», специализированный
на диоксинах и отравляющих веществах). Кстати, именно
здесь стажировались некоторые сотрудники Академии
химзащиты, квалификация которых теперь признана в мире.
Пока мои вещдоки в течение полутора месяцев
дожидались своей очереди, я не раз вспомнила напутствие
работников испытательной базы ВНИИхиммаша, приглашавших
летом за грибами: «Зря вы сенсацию ищите. Никакого
химического оружия здесь нет. И не было».
А ИПРИТ МЫ ВСЕ-ТАКИ НАШЛИ! Следы его удалось
обнаружить в той самой кучке земли, которую взяли возле
пруда, под умершими березами.
Дай бог здоровья сотрудникам «Тропического центра!»
Это они возились с образцами — сушили, измельчали,
толкли, перемешивали, чтобы затем подвергнуть
спектрометрическому анализу. Когда данные ввели в
компьютер, дисплей написал цифру 158 — «визитная
карточка» иприта была получена.
Проводивший анализ ведущий научный сотрудник Ефим
Соломонович Бродский прокомментировал результат так:
«Данные позволяют предположить существование точечного
источника. Это косвенная наводка, которая говорит, что
поиски надо продолжить».
* * *
Подведем черту. В Кузьминках испытывали все виды
советского химического оружия. До 50-х годов отравляющие
вещества были мышьяковыми, после — фосфорорганическими.
Через полигон прошло также немало военной техники. Кроме
того, здесь без всякой системы, без простейших знаний
экологии уничтожали токсические вещества и химические
отходы, которые свозили со всей Москвы, а может быть, и
не только Москвы. А так как делали это в лучших
отечественных традициях, за сорок лет на большой
территории образовался некий культурный слой — почва,
сквозь которую фильтровалась вся отрава, и кучи металла,
временем проеденного до дыр.
Так вот: кто-нибудь изучал этот клин на краю Москвы,
чтобы выяснить, как отразилась кипучая деятельность
военно-химического комплекса на экологии района? Что там,
на этих 60-ти гектарах, от души политых страшной отравой?
Под этими гектарами — что с водой? Где зарыты ящики,
бочки, колбы и прочее, здоровья окружающей среды не
улучшающее? Что будет, когда металл проржавеет настолько,
что содержимое начнет выползать наружу? Что, наконец, с
грибами-ягодами, за которыми не зарастает народная тропа?
И почему никто не счел нужным известить о потенциальной
опасности людей, которые тянутся сюда позагорать,
зажарить шашлычок, потяпать картошку на грядках?
Необъявленная химическая война в России продолжается».
Елена Субботина, «Московская правда»,
5-6 января 1999 г.